Смерть у колодца
16.12.
«Мой отец тоже носил такое же золотое кольцо в ухе, как и ты?» — спросил паренёк. «Само собой разумеется. Он же как-никак был плотником.
Когда он с грехом пополам выдержал испытание, я сам раскалённой иглой проколол ему мочку уха. Золотых дел мастера бросает в пот, когда мы, плотники, его зовём. Не так-то просто крепко сковать кольцо совсем близко от уха, чтобы не было видно шва». «Кроме плотников только у некоторых цыган такие кольца в ухе», — заметил паренёк. «Ну, что-то общее есть в крови цыган и плотников. Где только я ни побывал в мире со своей бригадой! От одной стройки к другой переходил я со своими людьми, часто за много сотен прусских милей от дома». «Но у нас есть деревня, дом, куда мы снова снова возвращаемся». «Верно, малыш. Но это был больше случай, что Бинманны осели, наконец, в Либенберге». «Случай? Расскажи же дедушка!» Н-да, малыш, мой отец не раз рассказывал мне историю, и я даже сам удивляюсь, что я так долго в себе её хранил.
Семья Бинманнов вообще-то из мозельского края. Около 1800 года на наши земли напали французы. Бинманны до этого часто работали в монастырях и церквях. Но Наполеон в 1803 году церкви сделал церкви нищими и лишил сразу всевозможных владений. Священники и монахи не могли больше предоставлять работы, они сами должны были решать, куда им податься. Это не понравилось моему дедушке. Он своё недоверие властям трубил слишком открыто и не в тех местах. Наполеона он назвал кровопийцей. Это недолго укрывалось от французов. Во всяком случае дедушка однажды ночью созвал всю семью. Мой отец Мартин, тогда 21 года, был старшим сыном дедушки. Кроме него было ещё три младших сына, Пауль, Конрад и семилетний Иоганнес. Моя бабушка сидела с глазами на скамейке позади стола. «Мы грузимся в нашу повозку», — сказал дедушка. — «Наполеон, наш великий освободитель, хочет со мной расправиться. Мне сообщили. Дом и усадьба, да, и плотницкая мастерская, всё должно быть конфисковано. А меня хотят отдать под суд. А я их расчёты смешал. Я сегодня ночью дом и мастерскую продал. Нотариуса мы подняли с постели и законно оформили договор. На их собственных законах провёл я французов». «И что будет с тобой, с нами?» — спросил Мартин. «Мы грузимся и уезжаем отсюда.Ещё сегодня ночью». «Куда мы должны отправляться?» — спросил Иоганнес. «Далеко, дитя», — ответил дедушка. — «Очень далеко. Так как в одном я уверен: Рейн не остановит императора французов. Такой не удовлетворится тем, что уже имеет. Он хочет править миром. Поэтому мы отправляемся далеко на восток. Россия гостеприимная страна. В России много немцев. Мы, Бинманны, мастера своего дела. Мы едем на восток».
Так и случилось. Всей выехали они в ту же и покинули маленький город. Когда они несколько месяцев работали в Ганноверше, мой отец встретил девушку, которая согласна была выйти за него замуж. Но её семья делала всё, чтобы эту свадьбу не допустить. Какой барон из старинного рода Ганноверша хотел бы отдать свою дочь в жёны какому-то странствующему плотнику? Но молодая барышня фон Херцберг думала по-другому. Она нашла в одной деревне священника, который их тайно обвенчал. Никогда в последующие годы моя мать не жаловалась, что сбежала из их элитного дома. Они любили друг друга, мои родители. Итак, моя мать отправилась вместе на восток. Но это шло намного медленнее, чем дедушка сначала представлял. Если находилась работа, семья снимала дом и оставалась часто месяцы на одном месте. В Померании Бинманны провели четыре года. Там я родился.
Французские солдаты на нашем пути на восток нас обогнали. В 1812 году армия французского императора продвинулась далеко в глубь России. Зима наступила рано и застала врасплох солдат и нашу семью. В Либенберге, в крошечном захолустье, снимал дедушка пустующую бывшую гостиницу. Самым лучшим в этой жалкой лачуге была огромная печь. Она излучала уютное тепло и спасала нас от лютого мороза. Жители деревни относились к нам дружелюбно. Работы для плотников было предостаточно.
Наша история в Либенберге началась с того, что дедушка, не ожидая чьего-либо заказа, заменил прогнившую балку колодца. Это был единственный в деревне колодец. С журавлём было особое дело. Зимой постоянно с первым снегом появлялась стая диких голубей. В другие времена года голуби, пугливые птицы, умно избегали охотников. Но не сильный мороз гнал их в деревню, а, пожалуй, жажда влекла их к колодцу. Либенбергцы называли голубей в это время наши голуби, ставили несколько раз в день в плоских деревянных чашах воду и насыпали временами немного зерна. Ни у кого из деревни и мысли бы не возникло использовать птиц и стрелять в них. Это изменялось, как только весной сходил снег. Охотиться на голубей было тайным удовольствием прежде всего для молодых парней деревни, удовольствием, от которого егерь клабигского поместья не был в восторге, так как правом на охоту обладал один лишь барон фон Клабиг.
Мощная балка была местом, которое облюбовали голуби. Как нанизанные, сидели они там с взъерошенным оперением. Некоторые становились во время зимы такими доверчивыми, что даже не взлетали, когда подходила девушка, снимала с плеч коромысло с вёдрами, неторопливо тянуло длинное плечо шеста вниз, опускала ведро на длинной цепи в колодец и, наконец, вытаскивала воду.
Дедушка вытесал огромный брус из толстого ствола, на нижнем конце он использовал вес дерева, вырубил углубление в стволе. Целую неделю трудился он над этой мульдой в брусе. Потом он сделал маленькое чудо. Поперёк над выбоиной проходила деревянная ось, а на ней плоская чаша из жести была так искусно закреплена, что всегда сохраняла равновесие, поднималось ли плечо журавля или опускалось. На толстом конце бруса он закрепил большой камень. Днями уравновешивал он брус, наконец, ловко пробурил отверстия для основной оси, на которой должен был качаться балансир, снял, наконец, ветхий шест с опоры. Голуби взволнованно взлетели и уселись на коньках крыш близлежащих хижин. Пять мужчин поднимали новый брус на опору, ввели ось и прикрутили. Журавль так был уравновешен, что конец с камнем и чашей для питья легко опускался. Прикрепили цепь и ведро.
Дедушка позвал меня, пятилетнего внука. Я был тогда тщедушным малышом. Дедушка велел мне: «Фридрих, вытащи ведро воды из колодца!» При старом журавле женщины должны были применять силу, пока они тяжёлое ведро на свет вытаскивали. А новый журавль был так выверен, что я своей малой силой ребёнка мог без каких-либо усилий поднять воду. Сельчане захлопали в ладоши. Первой водой дедушка наполнил чашу для голубей. Ещё раз должен был я вытащить воду из колодца. Сельчане придвинулись поближе и удивлялись. Ни капли не пролилось из чаши. Она легко качалась на своей оси и всегда висела вертикально, как бы брус ни трогали. Все в деревне признали, что у них теперь колодец, второго такого в округе больше не было.
Дочь сельского старосты, прекрасная Ханна, вытащила следующее ведро воды. «Одним пальчиком это сделать», — воскликнула она и, сияя, глянула при этом на моего дядю Иоганнеса, что каждый в деревне смог заметить, как сильно оба друг другу нравились. Иоганнес был тогда двадцати лет, красивым парнем, широкоплечим, с открытым приветливым лицом. Люди стояли ещё на холоде, восхищались работой, приминали сапогами снег, хлопали руками, чтоб не замёрзнуть; тут со всех крыш сразу поднялась стая голубей, как по чьему-то тайному приказу, несколько раз покружилась над новым журавлём. Люди отступили несколько шагов назад. Голуби опустились потом на высоко в небе парящее длинное плечо, на котором качалось на ветру ведро, бочком, шажок за шажком. продвигались к чаше. Наконец, сразу пятеро сели на край, опускали и поднимали головки, глотая свежую воду. Они приняли новый журавль.Жители деревни не хотели отставать от голубей. С этого дня они относились к нашей семье так, как-будто мы уже годы среди них жили. А когда мой дядя Иоганнес обручился с прекрасной Ханной, то был праздник на всю деревню. И этой зимой дело шло неплохо. Барон фон Клабиг узнал, что мой дедушка ремесленник. Работы было достаточно.
А потом прусский всадник принёс с востока весть. Армия Наполеона разбита. Русские сначала свою прекрасную Москву подожгли. Чудные деревянные дворцы со множеством тысяч деревянных хижин превратились в пепел и прах от опустошительного огня. Французы, которые думали, что, захватив столицу, они завоевали всю страну, должны были теперь среди зимы бежать, если не хотели умереть с голоду. На Березине в конце ноября разгорелась ожесточённая битва. Ледяная вода в реке окрасилась кровью русских и французов. А сам Наполеон с некоторыми приближёнными туманной ночью бежал в санях, позорно бросив солдат на произвол судьбы. «Трусливый пёс!» — сказал мой дедушка.
В следующие дни из деревни исчезло несколько молодых мужчин. Ходили слухи, что они вместе с молодым бароном отправились принять участие в прусском ландштурме. Генерал Йорк собирал ополчение. Он хотел дать сдачи Наполеону и окончательно изгнать из страны. Но потом мало, что слышали об Йорке. Вместо этого всё больше и больше шли через Либенберг разрозненные войска, требовали хлеба и корма для лошадей, и сельчане давали им, что имели, так как побитые солдаты выглядели жалко, и сабли в ножнах болтались… Из почти 600000 кавалерии и пехоты, которые наступали в июне 1812 года, бодро, с песнями, возвращались немногие, измученные, смертельно уставшие, в лихорадке, с засохшей чёрной кровью на небрежно наложенных повязках. «Это истинный, злой лик войны», — с горечью пробурчал дедушка. В середине декабря под вечер усталой рысью вошёл в деревню отряд, около тридцати французских кавалеристов. Во главе с молодым лейтенантом. Он спросил старосту и попросил, чтобы его людям предоставили ночлег. За питьё и еду он заплатит. Так вежливо уже давно солдаты с нами не говорили. Большинство требовало, угрожало, ругалось. Лейтенант, его горнист, почти ребёнок, и шесть мужчин остановились в нашем доме. Мать устроила гостей в бывшей гостиной на соломе. Лейтенант расположился в комнате родителей.
На следующее утро, на заре, лейтенант приказал трубить сбор. Лошадей поили у колодца. Но оседлать лошадей не пришлось. Животные начали беспокоиться, нервно переступать копытами, наконец, брыкаться и пытаться вырваться. Пена выступила из пастей, они корчились в судорогах и околели. Также один солдат, что сделал лишь маленький глоток воды, скорчился от боли, и его занесли в наш дом. «Вода отравлена». Дедушка высказал то, о чём и другие подумали. Лейтенант, растерянный и бледный, стоял перед рядовыми. Он выкрикнул по-французски несколько приказов. Солдаты рассредоточились, соответственно по трое, и согнали к колодцу всех жителей деревни. Управляющий поместьем, который как раз прибыл в санях в деревню вместе с обеими дочерьми барона, был также бесцеремонно вместе с баронессами доставлен к колодцу.
«Кто отравил колодец?»- заорал лейтенант. Никто не отозвался. Деревенский староста хотел что-то объяснить, но лейтенант выхватил пистоль и громко объявил: «Ничего не хочу слушать. Только тот, кто отравил колодец, должен отозваться». Снова у колодца было так тихо, как-будто там не было ни одного человека.Только слышно было воркование голубей. «Если вредитель не найдётся, то я выберу заложников и прикажу их расстрелять», — пригрозил лейтенант. Молча стояли все и смотрели перед собой в истоптанный снег. Тогда лейтенант приказал отсчитать каждого десятого. Жребий Бинманнов миновал. Но 27 жителей, женщин и мужчин, подростков и стариков, попали в десятые. Заложников солдаты согнали перед колодцем. Прекрасная Ханна тоже была среди них, и одна из барышень Кнабига. «Последний предупреждаю вас», — сказал в тишину лейтенант. — «Если вредитель не объявится, то я вынужден этих людей расстрелять, по закону военного времени». С полными ужаса глазами стояли люди. Уже приказал лейтенант своим солдатам поднять ружья, но тут выступил вперёд мой дядя Иоганнес, сорвал со своих светлых кудрей меховую шапку и бросился перед на колени и тихо сказал: «Это я, кто бросил яд в колодец».
«Так-то лучше», — кивнул лейтенант и дал знак солдатам отпустить заложников. Прекрасная Ханна взвыла, мой дедушка обратился к лейтенанту и предложил ему восполнить всех лошадей, но ничего не помогло. Иоганнеса поставили спиной к колодцу, среди широкой сельской улицы. Раздались команды. Солдаты подняли ружья. Я видел, что маленький горнист поднял ствол довольно-таки высоко в воздух. Прогремели выстрелы. Дядя Иоганнес вытянулся, упал, как подкошенный. Грязный снег окрасился его алой кровью. Голуби испуганно вспорхнули. Один взлетел высоко в воздух, расправил широко крылья, затрепыхался, полетел вниз, тяжело упал на грудь расстрелянного дяди, убитый пулей юного горниста Солдаты забрали из деревни последних лошадей и ушли.
Каждый в деревне знал, что Иоганнес был совсем не тот, кого искал лейтенант, что это было сделано из любви к Ханне, которая принесла ему раннюю смерть. Барон фон Клабиг подарил моему деду значительный участок земли, а сельчане предложили нашей семье дом, что мы снимали, в собственное владение. и осталась наша семья в Либенберге. А француза, что выпил отравленной воды и которого занесли в наш дом, моя бабушка выходила. Когда позднее пруссаки искали отбившихся разрозненных солдат французского императора, она его прятала, и ни один в деревне его не выдал, хотя не всем было по нраву, что одному из французиков сойдёт с рук. «Одного невинно убитого достаточно», — говорила моя бабушка. — «Почему он должен отвечать за то, что его император развязал войну? Они же маленькие люди, которые вынуждены расплачиваться за войну жизнями».
Собственно говоря, французского солдата звали Пьер. Но моя бабушка весь год, пока он у нас оставался, звала его Яном, хотя он был худощавый и темноволосый, совсем непохожий на моего дядю Иоганнеса. Часто бабушка водила меня за руку на церковное кладбище. Дедушка поставил на могиле своего сына крест в человеческий рост. Могильный холм в тёплое время года был всегда в цветах, и даже теперь,свыше пятидесяти лет назад, несут старики свои букеты на могилу моего дяди Иоганнеса».
Tod am Brunnen
Автор: Вилли Фэрманн (Willi Faehrmann)
Перевод: Валикова С.И.
0 Комментарии。